Геннадий Смирнов
522
Моим недругом оказался также начмед Геннадий Смирнов. Он прошёл специализацию в Киевском НИИ нейрохирургии, но не стал заведовать отделением нейрохирургии, а соблазнился на предложенную ему административную должность - начмеда больницы. Его целью было: стать главным врачом больницы. Считая себя нейрохирургом, он часто посещал наше отделение. Как-то захожу в ординаторскую и слышу, как он читает моим докторам лекцию: "Механизм тяжести черепно-мозговой травмы, - говорит он, - можно также рассматривать с точки зрения строения биллиардного шара. Голова напоминает форму биллиардного шара, который имеет четыре точки приложения удара киём и четыре точки приложения удара по другому шару. В зависимости от комбинации точек ударов могут возникать различные формы повреждения мозга...". Слушая его бред, ушам - не поверил. Это же надо уметь так фантазировать! Ну, гений - просто второй Эйнштейн! Я не выдержал, улыбнулся, и приостановил его "профессорскую речь":
- Геннадий! Кончай фантазировать! Где ты "нахватался" такой дури? - спрашиваю его, - Весь мир, по сей день, пользуется единой классификацией черепно-мозговой травмы, предложенной французским ученым Жаком Пти в 1774 году, и она пока ещё не отменена. Вот, когда ты защитишь диссертацию по механогенезу травмы головного мозга согласно "теории удара биллиардного шара", экспериментально докажешь, и наука признает твое "открытие", тогда и мы прислушаемся к тебе.
Гена Смирнов был самым "способным" учеником Гольдфарба. Он "набрался" от него всего: манеры поведения, наглости в общении и матерщины. Однажды он позвонил мне и приказал немедленно прибыть в его кабинет, поскольку он хочет меня за, что-то, - "разъе...ть".
- Геннадий! - говорю ему, - Учитывая твою развратность, ты можешь "разъё...вать" кого угодно! Но, только - не меня! Предупреждаю: Если еще раз услышу в мой адрес подобные слова, то сделаю тебя импотентом навеки. Запомни! Поражаюсь: ты же не колхозный бригадир и не Балаклавский амбал, которые могут себе позволять материться? Но, ты же, ведь, врач - представитель самой гуманной профессии!
В дальнейшем, при разговоре со мной, он был осторожен в выражениях. Хотя, порой, ему было трудно сдерживаться, и при мне из его уст "проскальзывали" матерные слова. Но, поскольку они меня не касались, старался не замечать. Несколько позже мне довелось оперировать молодого парня, которому Геннадий вместе с доцентом кафедры нейрохирургии Юрием Воробьевым сделали пластику дефекта черепа. Но, пациент продолжал страдать судорожными эпилептическими припадками. Мне довелось удалить огромный кусок дуракрила, которым они "залепили" костный дефект черепа, удалить оболочечно-мозговой рубец и закрыть костный дефект органическим стеклом - плексигласом. Больной выписан в хорошем состоянии. Судорожные припадки его больше не беспокоили. Информация об этой операции была немедленно "доложена" доценту Воробьеву.
После произошел случай, ещё более усложнивший наши, и так не гладкие, отношения.
Начмед дружил с работниками милиции и ГАИ. Однажды прихожу в больницу и не узнаю её: на небольшой территории насчитал восемнадцать автодорожных знаков:
"Осторожно, слепые!", "Осторожно, дети!", "Сигнал запрещен!", "Поворот налево!", "Поворот направо!", "Въезд запрещен!", "Остановка запрещена!" и др.
Оказывается, это он вместе с другом - начальником МРЭО за государственные деньги ввели на территории больницы такое новшество. Эти знаки долго висели и "освещались", пока какой-то приезжий чиновник из Министерства Здравоохранения не приказал их снять.
Позже произошел трагический случай, окончательно разорвавший наши отношения. В мое отделение поступил семилетний мальчик Костя - сын летчика подполковника - друга начмеда Геннадия. В день его поступления я тщательно осмотрел ребенка. Диагноз "абсцесс мозга" не вызывал у меня никакого сомнения, и отцу ребенка было предложено согласиться на операцию. Но, вечером, когда меня уже не было в отделении, приехал доцент Воробьев. Он осмотрел больного ребенка и в истории болезни под его диктовку мой ординатор сделал запись:
"У ребенка менингоэнцефалит. Данных за абсцесс мозга нет".
А моему ординатору он добавил:
"У твоего заведующего, вообще, фантазия херит!".
На следующий день я опять сказал отцу, что ребенку необходима срочная операция, ибо в ближайшее время он может умереть. Он ушел к другу - начмеду за советом. Вернувшись от него, стал матом кричать на меня, утверждая, что "профессор" Воробьев гораздо умнее меня, и он считает, что у ребенка нет никакого абсцесса мозга. Я был вынужден написать рапорт на имя главного врача, в котором просил разрешить отправить ребенка в клинику нейрохирургии с диагнозом: "абсцесс мозга". Главный врач согласилась с моими доводами.
И сейчас будто передо мной тот умный и красивый мальчик Костя. Вижу, как он держит меня за руку, и слышу, как, жалуясь на сильную головную боль, он говорит:
- Дяденька, доктор! Я, когда вырасту, то стану таким врачом, как Вы!
- Да, Костик! Станешь! Ты обязательно станешь врачом! Но для этого тебе предстоит ещё много и много учиться! Ты обещаешь мне, что будешь хорошо учиться? - говорю ему.
- Да! Обещаю!
А теперь Костика нет, он умер....
Прошло две недели. Иду по коридору отделения, и встречаю отца ребенка. Он стоит - весь в слезах.
- Можете меня принять? - спрашивает он.
- Конечно! Только, извините, немного позже. Сейчас у меня срочное дело в отделении. Подождите, пожалуйста, хотя бы минут двадцать-тридцать.
Возвращаюсь из отделения и приглашаю его в кабинет. Он сел на диван, и громко зарыдал. Я не торопил его с расспросами, пусть, думаю, выплачется, после этого ему станет легче.
- Доктор! Простите меня! Я проклинаю тот час, когда не поверил Вам и не послушался Вашего совета. Один Вы оказались правы! Я уезжаю из Севастополя! В этом городе у меня уже ничего нет. Остаётся лишь могилка Кости, да и память о Вас - настоящем докторе! Простите меня! Тысячу раз прошу у Вас прощения! - умоляюще произнес он и опустился передо мной на колени.
Мне было жалко смотреть на этого рослого красивого летчика с погонами подполковника. Я приподнял его с пола. В те минуты я ничем не мог утешить его. Он встал, мы крепко пожали друг другу руки и простились.
Говорят, он действительно перевелся служить куда-то далеко - на самый Дальний Восток. Говорят также, что перед прощанием с Севастополем он зашел к другу начмеду, и "врезал ему по физиономии". Так ли это было в действительности, утверждать не могу. Хотя за все деяния он заслуживал гораздо большего наказания. Даже не заметил, как за диваном он оставил пакет с двумя бутылками коньяка.
Перед доцентом Воробьевым я не остался в долгу. Однажды, в позднее вечернее время, мне позвонили и сообщили, что в отделении появился доцент Воробьев. Я сел в машину и приехал в больницу. Оказывается, его пригласил Геннадий к какой-то своей "блатовой" пациентке. Они сидели в моей ординаторской и о чем-то оживленно разговаривали. При моем появлении - сразу утихли.
- Геннадий! Как это понимать? В мое отсутствие в отделении, вдруг появляется консультант?!
- Это я вызвал! Я имею на это право! - ответил он.
- Я ничего не имею против Вас, и не ущемляю Ваше право! Наоборот, даже рад встрече с доцентом, несмотря, на то, что он везде и всюду неодобрительно отзывается обо мне, унижает и оскорбляет меня даже перед моими ординаторами. Говорит им, что "у их заведующего", т.е. у меня, "фантазия херит!". А оказалось, что "захирела фантазия" - у самого доцента. Ребенок, ведь, погиб по его вине!
- Я бы хотел, - обращаюсь к Воробьеву, - Чтобы Вы, Юрий Александрович, изменили Ваше отношение ко мне, и вели себя достойно, как подобает вести себя порядочному человеку и ученому. И никогда не хамите! Это не делает Вам чести! В противном случае, я просто не пожелаю видеть Вас в моем отделении! Заявляю об этом в присутствии начмеда нашей больницы.
После этой встречи он не появлялся в нашем отделении, вообще.
Но, в их клинике были также и мои настоящие друзья: Георгий Васильевич Собещанский и Галина Даниловна Вербицкая - умные нейрохирурги, вежливые, тактичные и приятные люди. Иногда я приглашал на консультацию только их. Общение с ними доставляло мне огромное удовлетворение.
В 1982 году я уже имел три авторских свидетельства на изобретения в области мануальной медицины, поэтому в комплекс лечения вертеброгенных заболеваний нервной системы мы включали элементы мануальной медицины. Результаты нашего лечения были положительные, о чем мною было опубликовано в академических журналах более десятка статей. Но, на одном заседании медсовета больницы, Геннадий взгромоздился на трибуну и, стуча по ней кулаком, стал кричать:
- Пока я здесь начмед, я категорически запрещаю экспериментировать мануальную медицину в стенах моей больницы!
Не трудно догадаться, что его слова были адресованы мне.
Вскоре, у нас поменялся главный врач. Жаль, Евгения Самойловича Ершова сняли. Геннадий остался крайне обиженным, поскольку обещанная ему должность главного врача больницы, досталась другому человеку. Её заняла женщина - главный врач из другой городской больницы.
Он собрал все свои вещи в рюкзак, сел на аллее и, на виду у прохожих, плакал. Затем, "утирая сопли", он ушел из больницы. Вернуться в нейрохирургию он не мог: во-первых, в отделении не было вакансии, а, во-вторых, он уже был так далек от нейрохирургии, что ему надо было начинать все сначала.
Позже он стал заведующим поликлиникой МВД, и, с первых же дней, начал "мять бока" милиционерам.